«Моя жизнь. От зависимости к свободе»

В апреле 1991 года бравшее у меня интервью итальянское издание «Ла Стампа» задало вопрос: «Не потеряет ли власть Горбачев до 1993 года, когда у него истечет срок президентского мандата?» Я ответил, что это зависит от него самого и что, на мой взгляд, уже в этом году круг его возможностей намного сузился. Я сказал, что если он сделает правильный поворот, будет крепко держать бразды правления и предложит программу, которая придется по душе людям, двинет дело вперед, то, может, и добьется победы, а в противном случае вполне возможно, что 1991 год будет для него последним. Мои слова сбылись. Но это не плод моей прозорливости. Это я сказал, анализируя ход развития событий и наметившиеся в то время тенденции. То, что союзная власть потеряла контроль над общественно-­политической ситуацией в стране, в начале 1991 года было кричащей правдой для любого трезвомыслящего человека. После кровопролития в Вильнюсе и общественность страны, и западный мир ждали, что же скажет Михаил Сергеевич. А президент страны заявил в парламенте, что… не был «информирован» об этом событии. Сей факт умело использовал Ельцин, который в те дни быстро прибыл в Прибалтику и стал давать интервью за интервью.
В 1991 году случились важные события, повлиявшие на судьбу не только Советского Союза, но и всего мира. С самого начала года со всех концов стали поступать негативные вести. В результате разрушения командно­административной системы, с одной стороны, из-за отсутствия рыночных отношений, с другой стороны, кризис в производстве сильно углубился. После определения и утверждения всех цен дефицит товаров в магазинах оставался в прежнем виде. Взлетели цены на базаре и в кооперации. Колхозы и совхозы оказались не заинтересованными в продаже зерна государству. Из-за этого значительно увеличились объемы валюты, выделяемой для приобретения зерна за рубежом. Вдобавок, именно в том году в мире резко упала цена на нефть.
Словно этого мало, в то время возник феномен, прозванный «войной законов». Не говоря о других республиках, в самой РСФСР стали приниматься законы, противоречащие законам СССР. Например, россияне назначили пенсионерам наивысшую ставку. Причем без учета источника финансирования. При этом не принималось во внимание, как такое решение откликнется среди народов других республик СССР. Хотя известно, как оно повлияет: «Вон в России своим пенсионерам дают большие пенсии. Чем мы хуже их?» Даже мы здесь хорошо знали, что в России не могли найти столько денег, были вынуждены брать их из других отраслей.
На IV Съезде народных депутатов СССР я сказал так:
«Не могу согласиться с такой политикой, когда страна, захлебнувшаяся патокой красивых слов о демократизации, уже пошла побираться по богатым «столам» Европы в поисках хлеба насущного.
Униженный и оскорбленный народ вправе спросить: где же плоды обещанной модернизации нашего машиностроения и столь широко разрекламированной конверсии? Где конкретные результаты намеченной в свое время программы научно­технического прогресса? Где якобы выделенные постановлением 77 миллиардов рублей и направляемые на развитие перерабатывающей промышленности, сельского хозяйства? Эти практические шаги, с которых мы начинали перестройку, были абсолютно верными. Однако благие пожелания, как в песок, ушли в «политический треп».
Сегодня лучшие инженерные умы, самые квалифицированные рабочие оборонных предприятий озабочены выпуском элементарных кастрюль. Наверное, я не раскрою большую государственную тайну, если скажу, что КГБ СССР подготовил выставку простейших товаров народного потребления, выпускаемых на Западе. Простейшая выставка действительно смотрится с большим интересом. Но если уж органы госбезопасности стали заниматься такими делами, то зачем нам нужен аппарат Совета Министров? Стыдно и больно говорить об этом».
Обострение с течением времени межнациональных отношений в стране было еще одной опасностью, нависшей над начавшимися позитивными изменениями. Сколько времени и усилий было потрачено на предотвращение этих процессов в Казахстане!.. Здесь трудность заключалась в том, что негативные посылы в данной сфере в основном приходили извне. появился такой вещун — Солженицын, который, разглагольствуя о том, «как обустроить Россию», по сути, натравил ее национальности друг на друга. Он также не постеснялся обнародовать измышления о том, что казахи считали своей любую землю, где прошли их стада, и что северные области республики должны принадлежать России. Писатель даже не озадачился тем обстоятельством, что до захватнических походов Ермака, то есть до XVI века, по эту сторону Уральского хребта не ступала нога русского человека. И все это публиковалось в 1990 году, когда еще была компартия, существовал партийный контроль за печатью, не была отменена цензура. Поэтому я абсолютно не верю, что руководство не ведало об этом.
Создавалось впечатление, что кому-то очень выгодно нагнетать и поддерживать в ряде регионов обостренную ситуацию, что кто-то сознательно или, выражаясь мягче, бессознательно разжигает это из-за неспособности прогнозировать дальнейший ход событий. Ряд московских политиков был не прочь подстрекать и казаков. В некоторых областях на западе, севере и востоке Казахстана новоявленные казаки завели моду фланировать средь бела дня с шашками на боку. Поэтому на собрании республиканского актива, проходившего с участием М. С. Горбачева 30 мая 1991 года в переполненном здании одного из театров Алматы, мне пришлось сказать следующие слова: «Скажите, Михаил Сергеевич, как расценить прием Вашим заместителем, вице-президентом страны Янаевым представителей казачества? Нам неизвестно, о чем шел разговор, но это стало поводом для новой волны сепаратистских выступлений в Уральской области. А в ответ на это — соответствующая реакция коренного населения. Я не знаю, кому выгодно сталкивать таким образом народы, но уверен: многонациональному Казахстану, да и всей стране, это приносит вред.
Не скрою, нас тревожат и разговоры о формировании отдельных казачьих частей. От кого они собираются защищаться? Может быть, хотят напомнить национальным меньшинствам бывшей царской империи о периоде колонизации безоружных кочевников? В народной памяти и по сей день не стерлись обман, унижения и жестокости того периода. Вообще складывается впечатление, что кое у кого в голове сместились представления о реальном времени и пространстве».
Мне кажется, Горбачев так и не понял, что Советский Союз дальше не мог оставаться таким, каким был прежде. Союз зиждился на администрировании и плановой экономике. Но они рухнули. Не говоря о прочем, было ясно, что руководить такой гигантской страной из единого центра отныне становилось невозможным. Я с самого начала предупреждал, что обновленный Союз теперь не может оставаться в форме федерации. На внеочередной сессии Верховного Совета СССР призывал: «Хватит искать вчерашний день, хватит гоняться за ушедшим временем». Пришлось даже пойти на резкость: «Хочу отметить, что никто не должен питать иллюзий: Казахстан никогда не будет «подбрюшьем» ни одного региона, никогда не будет его «младшим братом». Что же до Горбачева, то он и после провозглашения Украиной своей независимости продолжал говорить о реформе прежнего Союза, об установлении новых отношений между Центром и республиками. Рассуждая по максимуму, Советский Союз мог быть сохранен только в виде конфедерации. Горбачев не поддержал идею конфедерации, а затем лишился и федерации. Мы хотели сохранить единство страны, пусть даже и вместе с приверженцами Союза. К концу 1990 года только четыре республики — Россия, Украина, Белоруссия, Казахстан — были готовы создать новый союз. Я обратился к Горбачеву: поддержит ли он нас в случае такого объединения, а позже видно будет, кто еще пожелает в него вступить. Михаил Сергеевич категорически не соглашался. Он утверждал, что удержит все республики, даже прибалты пересмотрят свои намерения. В такой атмосфере начались ново-огаревские переговоры. И это тоже показывает слабость политического реализма Горбачева.
С начала года союзное руководство стало использовать силовые методы в отношении прибалтийских республик. Была предпринята попытка внедрения в Литве прямой президентской власти. Для этого Москва даже пошла на провоцирование раскола внутри республиканской компартии. В конце концов в Вильнюс были введены войска и с участием небезызвестной «Альфы» были захвачены Дом печати и телецентр. Народ вышел на защиту избранного им Верховного Совета. Пролилась кровь, погибли люди. Более того, подобное насилие через несколько дней повторилось в Риге. И там была пролита кровь. Эти два события сильно подорвали авторитет Горбачева. Тем самым была сорвана маска с человека, незадолго до этого, в 1990 году, получившего Нобелевскую премию мира. Теперь Запад окончательно убедился, что Горбачев является демократом лишь на словах. У казахов есть выражение: «Собранное по ложке расплескивается ведром». И это был тот самый случай. Западные страны не просто обвиняли руководство СССР, они стали пересматривать свои обещания по оказанию финансовой помощи. Миллиарды долларов кредитов не поступили в страну. Притянутые арканом порабощения три прибалтийские республики, и без того не симпатизировавшие Союзу, после событий в Вильнюсе и Риге вовсе отвернулись от него. Если даже Казахстан, который якобы добровольно присоединился к России и жил в общей сложности 260 лет сначала в составе России, затем Советского Союза, более половины населения которого составляли представители других национальностей, с сомнением стал смотреть на разваливающийся Союз, то было понятно, что те республики, всего лишь за полвека до этого, накануне Второй мировой войны, насильно присоединенные к СССР, уже отойдут безвозвратно. К сожалению, Горбачев не понял и этого. Или не хотел понимать. Что только подстегнуло стремление республик к отделению. Парламенты один за другим стали принимать декларации о государственном суверенитете. Стали избирать президентов республик. Так поступил и Казахстан.
Введение в республиках института президентства не было слепым копированием общесоюзных структур. Сама логика жизни требовала наличия мобилизующих начал исполнительной власти, равнодействующей и эффективной работы всех государственных рычагов. Мы твердо верили, что под особой заботой президентской власти будет укрепление национальной государственности Казахской ССР, политического суверенитета, обогащение его новым, конкретным содержанием в рамках советской социалистической федерации, принятие мер по четкому разграничению полномочий Союза ССР и республик.
В жизни не бывает абсолютной независимости, абсолютной свободы, абсолютной демократии. Все государства мира зависимы друг от друга, занимают друг у друга деньги, торгуют друг с другом и поэтому используют регулирующие механизмы. Нет резона ударяться в эйфорию. В этом мире все взаимосвязано. К тому же следует учитывать и особенности Казахстана. Нельзя было не думать о том, что казахстанцы в силу характера своей экономики, геополитических условий республики, ее полиэтнического состава острее, чем жители остальных регионов, воспринимают ликвидацию единого экономического, социального и жизненного пространства в рамках союзного государства.
Нельзя забывать, что в то время Казахстан был единственной республикой, коренное население которой составляло меньшинство. К тому же мы видели в новом Союзном договоре хороший путь пополнения Декларации о государственном суверенитете Казахстана новым содержанием. Самое главное — было ясно, что в результате распада Союза будут разрушены хозяйственные связи, сформированные за более чем 70 лет, зайдет в тупик экономика Казахстана, ориентированная в основном на добычу сырья. Впоследствии так оно и случилось. Поэтому мы прилагали силы к выстраиванию новых отношений между Центром и республиками. Зная, что крушение СССР приведет к столкновениям, окажет негативное влияние на экономику, мы думали сначала создать конфедерацию, затем идти на независимость. Мы считали, что нельзя как бросаться из крайности в крайность, так и пребывать в неопределенности, надеясь и на конфедерацию, и на единое государство. Федерация нужна, но она должна быть основана на новых, современных принципах.
Особо плачевное положение сложилось в Средней Азии и Казахстане. Выступая на I Съезде народных депутатов СССР, я говорил о том, что в условиях ведомственного диктата наша республика, богатая минеральными ресурсами, пользующимися спросом на мировом рынке, тем не менее сильно отстала в социальном развитии и стоит на грани экологического кризиса. Отметил, что «действуя методом слона в посудной лавке, министерства уничтожили Арал». В тот раз пришлось резко критиковать и глубоко уважаемого мной Николая Ивановича Рыжкова. В перерыве ко мне подошел Горбачев и сказал: «Нурсултан, ты что наделал? Как я теперь буду предлагать Рыжкова на председателя правительства? Могут же прокатить…» «В этом деле я сам помогу», — ответил я. Потом при обсуждении кандидатуры Рыжкова попросил слова и сказал, что критика высказывается ради дела; если же после каждой критики отдалять от себя людей, то мы напортим многое, поэтому работу правительства мы должны оценивать взвешенно. Рыжков был избран главой правительства. К сожалению, в ходе перестройки он так и не смог выйти из-под влияния системы, сформировавшей его самого. Мы, руководители республиканских правительств, при встрече в Москве полушутя-­полусерьезно говорили между собой, что Рыжков смотрит на республики как на цеха «Уралмаша». Ранее он много лет возглавлял крупное предприятие — Уральский машиностроительный завод («Уралмаш»). У Рыжкова не хватило смелости перейти к рынку, или он, как человек, приспособленный к прежней системе, считал, что нет другого правильного пути. В конце концов в декабре 1990 года по требованию депутатов Верховного Совета Н. И. Рыжков был вынужден покинуть этот пост. Именно в ту пору рассматривалась моя кандидатура на должность руководителя правительства СССР.
Говоря по правде, в то время имелись основания чураться рынка. Мы видели положение дел в бывших социалистических странах. Возьмем Польшу. Там за первые три года перехода к рыночной экономике производство упало на 40%, национальный доход сократился на 25%, число безработных достигло 2,5 миллиона человек и превысило 13% всего трудоспособного населения, доходы населения уменьшились на одну треть. На все это надо было смотреть с диалектических позиций, то есть как на неизбежные трудности, как на необходимость рисковать. Руководству СССР не хватило смелости рискнуть.
Авторитет лидеру создает его народ, его страна. Пройдя полосу жутких испытаний после декабрьских событий(автоссылка), наш народ сумел продемонстрировать свои самые лучшие качества. Жители республики сохранили дух сплоченности и дружбы. Да и в установлении новых хозяйственных отношений мы по сравнению с другими сумели показать достаточно зрелую адаптивность. У нас возникли предпосылки перехода к рынку. В целом на должном уровне оказалась и подготовленность кадров. На важных общесоюзных совещаниях, на съездах и сессиях все громче зазвучал голос Казахстана. Я поднимал проблемы, касающиеся нужд и запросов не только Казахстана, но и других республик. Поэтому, думаю, на руководителя республики, которая по сравнению с другими республиками обеспечивала крепкую межнациональную дружбу и в которой рельефнее проявлялись признаки новой экономики, стали обращать более пристальное внимание. К тому же я постоянно говорил о необходимости экономического сотрудничества во все времена, о важности сохранения былых человеческих отношений, о том, что интеграция — это требование эпохи.
Политический кризис набирал все большие обороты. Бессилие союзной власти побудило Горбачева сохранить страну через референдум. На Всесоюзный референдум был вынесен вопрос: «Считаете ли вы необходимым сохранение СССР как обновленной федерации равноправных суверенных республик?» Страна, переживавшая неимоверные трудности, испугалась последствий распада Союза. Поэтому на прошедшем в марте референдуме народ, конечно, высказался за сохранение Союза. Почему я сказал «конечно»? Потому что в государстве, основанном на авторитарной форме правления, преобладал консерватизм. Людям свойственно желать, чтобы привычный для них образ жизни не менялся. Вместе с тем народы союзных республик голосовали за сохранение единства, общей Родины. И все же, если задаться вопросом, выиграл или проиграл Горбачев от этого референдума, я бы сказал, что в основном проиграл. Почему? Потому что Верховный Совет РСФСР добился включения еще одного вопроса: «Считаете ли вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого всенародным голосованием?» Подавляющее большинство россиян — участников референдума — поддержало эту идею. Власти Горбачева был нанесен сокрушительный удар со стороны руководства России. После этого в России состоялись президентские выборы. Победил Ельцин. На предвыборных встречах Ельцин заявлял, что в будущем Россия откажется от всех союзных структур, от всех союзных министерств. Он говорил, что может согласиться на оставление на союзном уровне только министерств обороны, путей сообщения и атомной энергетики. В целом он ратовал за независимость России как субъекта международных отношений. 12 июня 1990 года (тогда СССР еще существовал) Россия провозгласила свою независимость. Независимость от кого? Б. Ельцин был одержим одной целью: лично он хотел быть независимым от М. Горбачева. Этим воспользовались другие.
Если на кухне постоянно ругаются супруги, то рушится семья. Если в компании грызутся менеджеры, то она станет банкротом. Если же будут конфликтовать руководители государства (элита), то оно распадется. И исчезнет с лица земли. Так убийцы Юлия Цезаря позже осознали свою ошибку и горько сожалели о содеянном. Древний Рим начал слабеть и идти к своему крушению.
На протяжении весны и лета вокруг нового Союзного договора кипели бурные страсти. В апреле в Ново­Огареве состоялась встреча руководителей девяти республик с президентом СССР. Республики потребовали конкретные права и полномочия, а Центр лез из кожи вон, чтобы все механизмы власти оставить в своих руках. В конце концов подписали общий протокол о мерах по стабилизации социально-экономической и политической ситуации в стране и на том разъехались. Там разговор шел о разработке новой Конституции Союза. Тем не менее мы тогда не пришли к единому мнению, каким государством в дальнейшем будет Советский Союз.
По-моему, не ошиблись те, кто воспринял привлечение автономий в составе республик к обсуждению Союзного договора как попытку Горбачева (по предложению Лукьянова) расшатать и ослабить позиции республик. Позднее это повлекло немало отрицательных последствий. И в первую очередь — для России. При уравнивании статуса автономий со статусом республик теперь началась борьба за суверенитет уже внутри федеративной республики. К чему это привело, тоже известно. Достаточно сказать о войне в Чечне.
Я уже говорил о своих неоднократных попытках сблизить позиции Горбачева и Ельцина по вопросам сохранения Союза, определения его нового статуса и структуры. Одна из таких встреч прошла в конце июля. Леонид Млечин в своей книге «Назарбаев. Групповой портрет с президентом» писал, что 3 января 1991 года рассматривался вопрос о новом руководителе правительства страны, что Евгений Примаков и Вадим Бакатин предложили на этот пост мою кандидатуру: «Тогда вопрос отложился. Но в июле решение было принято».
Что это было за решение? Послушаем свидетелей.
В первую очередь Горбачева, который в своих двухтомных мемуа­рах «Жизнь и реформы» пишет: «В самом конце июля, уже перед моим отъездом в отпуск, я встретился в Ново-Огареве с Ельциным и Назарбаевым. Разговор шел о том, какие шаги следует предпринять после подписания Союзного договора. Согласились, что надо энергично распорядиться возможностями, создаваемыми Договором и для республик, и для Союза. Возник разговор о кадрах. В первую очередь речь, естественно, пошла о президенте Союза Суверенных Государств. Ельцин высказался за выдвижение на этот пост Горбачева. В ходе обмена мнениями родилось предложение рекомендовать Назарбаева на пост главы Кабинета. Он сказал, что готов взять на себя эту ответственность, если союзный Кабинет министров будет иметь возможности для самостоятельной работы. Говорилось о необходимости существенного обновления верхнего эшелона исполнительной власти заместителей премьера и особенно ключевых министерств. Конкретно встал вопрос о Язове и Крючкове — их уходе на пенсию. Вспоминаю, что Ельцин чувствовал себя неуютно: он как бы ощущал, что кто-то сидит рядом и подслушивает. Он даже несколько раз выходил на веранду, чтобы оглядеться, настолько не мог сдержать беспокойства».
Да, я помню, как Ельцин во время конфиденциального разговора словно чуял что-то недоброе. Когда он поделился своими подозрениями, Горбачев отрезал: «Ты что, Борис! Да брось ты!» Кто мог подумать, что президент такой страны, как СССР, не в состоянии обеспечить конфиденциальность проводимой им же встречи? Горбачев сильно оскорбился на слова Ельцина: «Как ты можешь подумать так? Я ведь президент Советского Союза». После этого мы продолжили открытый разговор. Кстати, в своей книге «Остаюсь оптимистом», изданной в 2017 году, Михаил Сергеевич еще раз приводит те факты: «Возник разговор о Назарбаеве, чтобы сделать его союзным премьером. Назарбаев сказал: только в том случае, если это будет реальная работа». Да, я говорил так. Выше упоминал об этом.
Итак, встреча проходила в условиях секретности. Мы целый день, а потом еще до поздней ночи обсуждали многие вопросы. Ельцин внес ряд конкретных предложений по кадровым изменениям. Он сказал президенту, что если тот питает надежду на обновленную федерацию, то в такую федерацию республики войдут только в том случае, если он избавится от ряда мерзких личностей: «Если Крючков останется председателем КГБ, Язов — министром обороны, то кто поверит в обновление Союза?» Я со своей стороны добавил, что обязательно надо заменить министра внутренних дел Пуго и председателя Гостелерадиокомитета Кравченко. Сказал: какой из Янаева вице-президент? Горбачев сразу пообещал заменить Крючкова и Пуго. В ходе обмена мнениями мы все трое пришли к единому решению, что надо также заменить премьер-министра Валентина Павлова.
Был составлен следующий план. После подписания союзного договора мы должны были смело приступить к делу. Договорились, не дожидаясь принятия новой Конституции, провести выборы президента, образовать новый парламент, новое правительство. Однако…
Однако Ельцин оказался прав в своих подозрениях. О чем мы узнали позже.
Теперь послушаем Ельцина: «Горбачев спросил: «А кого вы видите на этой должности?» Я предложил Нурсултана Абишевича Назарбаева на должность премьер­министра нового Союза. Горбачев сначала удивился, потом быстро оценил этот вариант и сказал, что согласен. «Другие кандидатуры вместе обсудим после 20 августа», — закончил он разговор. Такой была эта встреча, и, я думаю, многое сложилось бы иначе, если бы то, о чем мы договорились втроем, удалось осуществить. История могла пойти совсем по другому пути. Пройдет немного времени, я своими глазами увижу расшифровку разговора Президента СССР, Президента России и руководителя Казахстана».
Как позднее стало известно, весь наш разговор прослушивал и записывал Комитет государственной безопасности. Одно из доказательств — Ельцин видел эту запись своими глазами. Еще большее доказательство — все подлежащие увольнению люди буквально через 20 дней оказались в составе Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП)…
Хотя в ту ночь в Ново-Огареве я дал согласие Горбачеву и Ельцину возглавить правительство, позже я радовался, что этот план не был осуществлен. По правде говоря, предлагавшиеся мне в ту пору должности были непостоянными, преходящими. Уже тогда любому мало-мальски соображающему человеку было ясно, что идея перестройки полностью потерпела фиаско. Каждый видел, что положение в стране не только не улучшается, а наоборот, ухудшалось пуще прежнего. Появились признаки надвигающегося распада государства. И это было самым серьезным, самым опасным фактом.

Плюс ко всему во многих республиках СССР стали резко обостряться межнациональные отношения. К счастью, благодаря традиционным дружеским взаимоотношениям, успевшим сформироваться еще в советскую пору, нас не постигла такая участь. В такой период я должен был думать прежде всего о судьбе Казахстана, о завтрашнем дне моего народа. Чтобы создать благоприятные условия для развития экономики, чтобы многонациональное население чувствовало себя спокойно, мы сделали все от нас зависящее ради формирования СССР по-новому, ради преобразования его в качестве свободного союза подлинно суверенных стран. В этой политике мы выиграли. Потому что никто как внутри страны, так и вне ее не мог ни в чем обвинять нас. Свою независимость мы провозгласили без споров и тяжб. Правда, первоначально мы тоже долгое время придерживались принципа «сильные республики — сильный союз». Но со временем это стало невозможным.
В уста одного из своих персонажей Чехов вложил слова: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Чему не суждено случиться, то и не случится. Государство под названием Советский Союз было создано прежде всего на идеологической основе. Было очень огромным. Но ведь в час испытаний огромные размеры динозавров оказались для них не преимуществом, а слабостью. Конечно, при благоприятном стечении различных обстоятельств можно было бы и продлить существование Советского Союза в той же государственной форме. Возможно, свой вклад в это внес бы и я. Но у истории свои закономерности. Поэтому я считаю доброй улыбкой судьбы то, что мне не пришлось работать на должностях, предложенных в момент распада того государства. С удовлетворением констатирую, что все мои знания и умения в самый трудный, самый сложный исторический период были подчинены государственным интересам Казахстана.
За любым событием стоят причина и повод. Понятно, что доведение до руководителя КГБ информации о факте того секретного разговора подтолкнуло к попытке сорвать все запланированное нами. Но это был всего лишь толчок. Тогда как роспуск такой державы, как СССР, не мог пройти безмятежно. Поэтому мы должны сказать: мятеж способствовал ускорению процесса, который в конце концов не мог не завершиться, а заодно и позволил выяснить: что есть что и кто есть кто.
Надо сказать, что правда о путче ГКЧП не раскрыта полностью до сих пор, хотя с той поры прошло около трети столетия и написано немало книг.
Основной вопрос заключается в следующем: существовавшая у нас социалистическая плановая система не могла обеспечить дальнейшее развитие страны. Застой системы, общее ослабление экономики, ухудшение благосостояния народа привели к такому кризису. Вот на каком удручающем фоне та немногочисленная группа лиц развернула незаконную деятельность, решив использовать в своих интересах гнев и отчаяние натерпевшегося и изверившегося народа, вконец уставшего от бесконечной и бесплодной говорильни, в которой его топили последние пять-шесть лет. Для достижения своей цели они пошли и на низменные махинации, и на откровенную ложь.
Путч ГКЧП спровоцировало назначенное Горбачевым на 20 августа подписание Союзного договора.
Доказательством того, что оба крупных руководителя страны — М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин — глубоко верили в то, что 20 августа новый Союзный договор будет подписан, является отъезд обоих из Москвы накануне. Горбачев уехал на отдых в свою крымскую резиденцию — Форос. Ельцин с официальным визитом прибыл в Казахстан. Естественно, у них были волнения по поводу общей ситуации, но, что дело примет именно такой опасный оборот, они точно не предполагали. Такой тревоги не было и у меня. В те дни на встрече с журналистами по поводу подписания протокола между Казахстаном и Россией я выступил и сказал, что по поручению парламентов республик мы с Борисом Николаевичем 20 августа собираемся полететь в Москву для подписания межгосударственного договора. Горбачев в своей книге писал: «Да, несмотря на тяжелую ситуацию, в августе 1991 года я поехал отдыхать в Форос. Да, поехал в отпуск. Не надо было ехать… Но я не допускал, что вокруг меня идиоты и случайная публика, которая вообще ничего не соображает!»
В Алматы мы приняли Ельцина по всем законам казахского гостеприимства. Это понравилось ему настолько, что пришлось несколько раз переносить время его отлета обратно в Москву. Впоследствии Ельцин писал в своей книге о том, что он тревожился и недоумевал о причине переноса времени вылета. А в действительности причиной был он сам. Сначала он потребовал, чтобы оседлали скакуна, подаренного ему как дорогому гостю. А потом, не послушавшись тех, кто отговаривал его, решил взгромоздиться на коня всей своей тучной фигурой… и в тот же момент соскользнул вниз вместе с седлом. Затем, когда поехали в Талгарское ущелье, ему захотелось искупаться в горной реке. Было известно, что в Москве он постоянно купался в речной воде. Но здесь текла бурная и своенравная горная река, по­этому я сказал: «Тут купаться нельзя. Течение быстрое, и вода ледяная». «Нет, я пойду!» — говорит он. Мы даже вступили в перепалку, но он ни в какую. К тому времени служба охраны Ельцина успела выбрать мелкую заводь и соорудить из камней запруду для купания. Слава богу, теперь его хоть не унесет течением. Отмахнувшись от предостережений, храбрец искупался в бурлящей реке. Холодная вода пробирала до костей. А как же после этого не принять что-нибудь для согрева?.. Его самолет вылетел с опозданием на три часа. Лев Суханов, много лет работавший помощником Бориса Николаевича, подтверждает это в книге «Как Ельцин стал президентом»: «Ельцин и на этот раз не изменил своему правилу: искупался в горной речушке. Вода была ледяная».
Джонатан Айткен писал: «Эта трехчасовая задержка, возможно, спасла жизнь Бориса Ельцина. Судя по истории, которую российский президент рассказывал некоторым своим помощникам через несколько лет, что, когда он плавал в ущелье Талгар, участники переворота начали свои первые шаги в Москве с целью свергнуть правительство Советского Союза. По словам Ельцина, один из первых и наиболее зловещих их приказов был получен советскими противовоздушными силами на военной базе в Актюбинске на западе Казахстана утром 18 августа. Это был приказ сбить самолет, взлетевший из Алматы в пять часов вечера в направлении Москвы. Так ли это было, точно неизвестно».
По-моему, это нелогично. Дело не в особой человечности организаторов путча, а в том, что это были люди, неспособные пойти на такой риск. Не говоря об уничтожении президентского самолета, у них даже не хватило смелости арестовать Ельцина в московском аэропорту, когда тот спускался по трапу. Более того, они даже не смогли остановить президентскую машину, когда Ельцин ехал с дачи в Белый дом.
Нежданно-негаданно нагрянуло то фантасмагорическое чрезвычайное положение. Проводив гостя, я уснул крепким сном. А утром по обыкновению собирался на работу… И тут из радиоприемника полились ошеломительные известия. Оказывается, у Горбачева внезапно ухудшилось состояние здоровья и он неспособен управлять страной… Поскольку положение в стране стало критическим, для наведения порядка, выполнения конституционных требований создан Государственный комитет по чрезвычайному положению… Исполнение обязанностей главы государства возложено на вице-президента…
Услышав это радиосообщение, я сразу вышел во двор, и тут же сердце екнуло — машины не было на месте! Что можно было подумать? Если в тот момент кто-нибудь подошел и арестовал меня, я бы не удивился. Но, оказалось, водитель поставил машину в тенек и не заметил моего выхода. Да, в те минуты все было возможно. Мне сразу вспомнилось встревоженное лицо Ельцина во время встречи в Москве. Неужели нас на самом деле подслушивали? Какие только мысли не приходят в голову!.. В тот миг я невольно подумал о положении страны, о судьбе независимости, о себе, о своей семье и своих детях.
Только добрался до работы, позвонил Ельцин. Он сразу оценил это событие как настоящий переворот, сказал, что мы должны быть готовы ко всему. Призвал вместе выступить против ГКЧП. Я ответил, что поддерживаю его. Борис Минаев, автор вышедшей в серии «ЖЗЛ» книги о Ельцине, описал это так: «Слова поддержки прозвучали и от лидеров республик, с которыми у Б.Н. были не такие уж безоблачные отношения: Назарбаева, Кравчука, которым Ельцин позвонил сам, находясь в Белом доме. Это были важные сигналы». Да, в тот момент такая поддержка была очень важна.
По словам Ельцина, в сторону Москвы движутся танки. Мы договорились продемонстрировать единство и переговорить с руководителями других республик. Минут через двадцать позвонил председатель Комитета государственной безопасности Крючков, рассказал о сделанном заявлении. Дух его риторики был таков: страна доведена до крайности, чрезвычайное положение объявлено только ради борьбы с преступной мафией, в Москве цена картофеля выросла до пяти рублей и тому подобное. Добьемся стабилизации положения в стране, затем все передадим вам. И руководителя сами изберете, одним из них, возможно, будете Вы. «Не вам решать этот вопрос. А где Горбачев?» — прервал я его. «Горбачев тяжело болен, он в курсе всего, скоро выступит с заявлением, мы опубликуем информацию о его здоровье», — сказал Крючков. Спустя час позвонил секретарь ЦК КПСС Олег Шейнин, который тоже сказал, что Горбачев болен, не может продолжать работу, он информирован обо всем, мы действуем с его согласия. То же самое сказал позвонивший мне премьер Павлов.
Самую оригинальную версию я услышал из уст руководителя ГКЧП, вице-президента Геннадия Янаева. По его словам, Горбачев знает о принимаемых ими мерах и будто согласен с ними. Более того, якобы сам Горбачев «благословил» замысел Государственного комитета по чрезвычайному положению. Он даже договорился до того, что ситуация, сделавшая из них «героев — защитников Отечества», не позволяет полностью соблюдать конституционные нормы, но потом Верховный Совет узаконит все это задним числом. Я никогда не был высокого мнения о Янаеве, но не предполагал, что у него хватит наглости на столь беззастенчивое вранье. Что такое могло случиться со здоровьем Горбачева, который буквально за два дня до этого был здоров? Что могло заставить его отказаться от проекта Союзного договора, который он защищал всей душой?
Бόльшая часть жизни Янаева прошла на комсомольской работе. В этой сфере он работал вместе с Горбачевым, тесно подружился и сблизился с ним. Сам частенько прикладывался к бутылке. Как-то раз И. Каримов пригласил меня в свой гостиничный номер. Там я и увидел мертвецки пьяного Янаева, спавшего под столом. Позорище. Знавший такого Янаева, я поначалу изумился: «Неужели он оказался человеком, способным на поступок?.. Чужая душа — потемки. Значит, созрел». Но здесь я ошибся, и верным оказалось мое первое впечатление о нем. Недалекость Янаева и иже с ним проявилась на их первой же пресс-конференции. Наглядным символом неспособности таких людей управлять государством стали трясущиеся руки Янаева… Глядя на это, я вспомнил, что в канун его избрания вице-президентом СССР кто-то из депутатов спросил: «Как у вас со здоровьем?» И тогда присутствовавшие были шокированы его ответом: «Жена не жалуется».
В том, что сложилась действительно экстремальная ситуация, я еще больше убедился, когда оперативно собрал руководителей республиканских органов, чтобы обсудить происходящее. Что удивительно, некоторые из них высказались в поддержку ГКЧП. Среди нас были «настоящие коммунисты». Они восприняли ГКЧП как акт защиты Союза. Они призывали меня проявить осторожность, не обвинять провозгласителей чрезвычайного положения.
Однако я не мог не сказать о том, что комитет, который без участия республик создали несколько человек, фактически пренебрегает нашей Декларацией о суверенитете. Говорить так мне позволяли сформировавшиеся в Казахстане политическая стабильность и межнациональное согласие.
В обращении к народу Казахстана я говорил следующее:
«В этот крайне ответственный для страны час я призываю вас к сохранению спокойствия и выдержки. Сейчас это особенно необходимо, поскольку любое эмоциональное, непродуманное действие со стороны каждого из нас может стать началом тяжелейших социальных потрясений.
Я обращаюсь ко всем гражданам, к представителям всех наций и народностей, населяющих нашу многонациональную республику. В эти дни мы должны в полной мере опереться на накопленный веками опыт дружбы между народами, который всегда был для нас основой единства и взаимопонимания.
Я обращаюсь к трудовым коллективам Казахстана. Сейчас очень важно поддерживать высокую сознательность и организованность. Нельзя допустить хаоса в народном хозяйстве. Особая ответственность лежит на сельских тружениках, в чьих руках судьба урожая, продовольственных ресурсов.
Я обращаюсь к представителям всех политических сил и движений республики. Очень важно отрешиться от сиюминутных разногласий, основываясь на здравом смысле, на чувстве ответственности перед народом, не допустить конфронтации.
Я призываю личный состав частей и подразделений Вооруженных сил, КГБ и МВД СССР, дислоцированных на территории Казахстана, к верности конституционным нормам, уважению к правам личности и местным органам власти. Хочу особо подчеркнуть, что чрезвычайное положение на территории Казахстана не вводится, вся полнота власти в соответствии с принятой Декларацией о государственном суверенитете и Конституцией Казахской ССР принадлежит советским органам.
Я подтверждаю приверженность политике укрепления суверенитета республики и принципам демократии, единства нашего Союза, выражаю решимость проводить в жизнь начатые реформы. Глубоко уверен в том, что народ Казахстана проявит высокую сознательность, бдительность и сплоченность».
Отмалчиваться или высказываться по-другому было недопустимо. К тому же в те дни активизировались руководители, которые, созывая людей на экстренные собрания, принялись витийствовать о том, что, дескать, «хватит талдычить о суверенитете, хватит слишком вольно рассуждать о возрождении религии и правах родных языков» и что «такой встряски следовало ожидать». Мы не стали выявлять их имена и фамилии, не составляли списки. Нет смысла обвинять кого-то в том, что в такой смутный период он не преодолел прежние психологические барьеры. Может, многие люди, вконец разочаровавшиеся в этой бестолковой действительности, и на самом деле желали, чтобы произошло хоть какое-нибудь изменение.
В Москве положение обострилось. В город были введены войска. Народ вышел на улицы. Пролилась кровь. Ельцин собрал своих сторонников в Доме правительства, который люди прозвали Белым домом, и перешел к открытому сопротивлению. На улицах появились баррикады. Над страной нависла угроза гражданской войны.
У меня состоялся довольно жесткий разговор с министром обороны СССР Д. Т. Язовым. Я имел на это моральное право. В свое время он был командующим военным округом в Казахстане, много лет жил в Алматы, мы общались семьями. Пользуясь этим, я задал ему вопрос в лоб: «Так как же вы завязли в этом, Дмитрий Тимофеевич? Что вы собираетесь делать теперь?» Как человек военный, он тоже заговорил начистоту: «Ей-богу, не знаю. Связался с этими глупцами. А что вы предлагаете?» Почуяв в нем некоторое замешательство, я усилил натиск: «Вы герой войны, вы отец и дед. И вы собираетесь отдать приказ стрелять в женщин и детей на улицах Москвы? Хотите запятнать руки кровью молодых людей, виноватых только в том, что они стоят напротив Белого дома и защищают президента от штурма?» Язов говорит: «Я ввел танки в Москву, но у меня нет дальнейших приказов». «Забудьте про приказы. Вам следует арестовать людей, которые организовали этот переворот. Но сначала уберите танки из Москвы», — посоветовал я.
Не знаю, то ли подействовали мои слова, то ли другие причины, но спустя минут двадцать позвонил его помощник и сообщил, что танки, направленные к Белому дому, остановлены. После этого я позвонил Янаеву. Сказал ему, что созданный ими комитет противоречит Конституции, да и принятое постановление не соответствует закону. Он согласился со мной. «Да, есть такие проблемы, но обстановка вынуждает поступать так», — сказал он. Затем снова подтвердил, что Горбачев знает обо всем. Я сказал, что, если надо, прилечу в Москву, могу выступить посредником между Чрезвычайным комитетом и Верховным Советом. Он обрадовался. Но меня отговорил Ельцин. «Нурсултан, не делайте ни шагу за пределы республики. В такой ситуации ваш дом — ваша крепость», — сказал Борис Николаевич. Его устами гласила истина. Наши местные руководящие работники тоже не поддержали мое намерение вылететь в Москву. Президиум Верховного Совета также решил, что президент должен находиться в республике.
Члены Государственного комитета по чрезвычайному положению быстро перешли к действиям. Телефонная связь в республике была заблокирована, поступило распоряжение ни в коем случае не публиковать мое Обращение по центральному телевидению и в газетах. Но им не удалось заткнуть наши рты. Моя пресс­служба сумела оперативно передать текст Обращения в разные средства массовой информации, в том числе и зарубежные. Решительное слово Казахстана услышал весь мир. В Соединенных Штатах Америки вечером 20 августа официально была распространена информация о том, что наша взвешенная позиция и отказ от поддержки ГКЧП перевесили соотношение сил в сторону демократии.
Открытый разговор с Янаевым дал конкретный результат. Он заверил меня, что штурмовать Белый дом не будут. Я довел это до Ельцина. Эта новость, как я думаю, особенно вдохновила его. Тем более что сам он был человеком мужественным. С момента, когда «Вести» показали, как Ельцин, взобравшись на танк, зачитывает заявление, он превратился в народного героя. На второй день, увидев народ, плотным щитом окруживший Белый дом, впавшие в замешательство мятежники отказались от своих намерений и были вынуждены полететь в Форос, чтобы «бить челом» перед Горбачевым. Так бесславно заткнулся тот трехдневный мятеж.
Действительно, недальновидность и бестолковость инициаторов Государственного комитета по чрезвычайному положению не могут не поражать. Похоже, они думали, что проблему решат быстро, как когда-то сместили с поста Хрущева, и что толпа немедленно последует за ними. Куда там, ведь и общество, и люди успели измениться очень сильно, время было уже не то.
Особо запомнился момент моего первого разговора с Михаилом Сергеевичем после окончания путча. Это был действительно трепетный, трогающий душу разговор. По дрожащему от волнения голосу Горбачева чувствовалось, что ему пришлось пережить. Михаил Сергеевич выразил сердечную благодарность всему народу Казахстана за проявление верности принципам свободы и демократии, преданности законно избранной государственной власти. Именно в то время у него в приемной ожидали аудиенции Янаев, Крючков, Бакланов и другие. Перед тем как запустить их, Горбачев решил переговорить с Ельциным и со мной. Наш разговор занял всего минут десять, но я тоже пережил сильное волнение, а после этого даже почувствовал какое-то облегчение. А. Дзасохов в своей книге писал: «Был у меня с ним единственный разговор, когда он находился еще в Крыму. Это было 21 августа в 16 часов. Он сказал, что я третий, с кем он разговаривает. До меня разговаривал с Бушем и Назарбаевым». Положив трубку, я посмотрел на часы: было девять вечера. По телевизору начиналась программа «Время». Но ничего не было сказано о подавлении путча. Хотя после разговора с Горбачевым у меня уже не было сомнений в полном поражении путча. Захотелось побыстрее поделиться этой радостью с казахстанцами.
Что делать? Вспомнил о телецентре, который виднелся из окна моего кабинета. Незамедлительно направились туда. Там не поверили, что к ним собственной персоной пожаловал сам президент. Очень удивились тому, что мои помощники требовали быстро подготовить студию для записи заявления. Стали делать это, только увидев меня воочию. Народу Казахстана я сообщил, что буквально недавно переговорил с президентом СССР Михаилом Сергеевичем Горбачевым, что он жив-здоров и вновь приступил к своим обязанностям. Я поблагодарил наш многонациональный народ за понимание и поддержку руководства республики в дни переворота. Но и тут не обошлось без приключения!.. Я уже покидал студию, когда телевизионщики с великим смущением попросили меня… заново записать это обращение. Оказывается, они тоже переполошились настолько, что забыли нажать кнопку записи… Что ж, я снова занял место в студии и вновь проговорил уже сказанное. Как мне показалось, второй дубль вышел более выразительным.
Августовские события — как финал мытарств социализма, как бесславный конец смутной поры — ускорили политические процессы, происходившие в Советском Союзе. Остановить распад Союза теперь уже стало невозможным.
Этот путч выявил многие вещи. Он закончился политической смертью компартии.
В книге Михаила Горбачева «Остаюсь оптимистом» есть такие строки о действиях в августовские дни секретаря Центрального комитета КПСС Олега Бакланова: «Он, призывая меня поддержать комитет, говорил: «Вы отдохнете, мы сделаем в ваше отсутствие «грязную работу» (!), и вы вернетесь в Москву». Эти слова не нуждаются в комментариях.
19–20 августа в адрес Центрального комитета Компартии Казахстана поступил ряд документов из Центрального комитета КПСС, однозначно свидетельствующих о поддержке секретариатом Центрального комитета КПСС действий и постановлений так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению. Так, в одной секретной записке, в частности, говорится: «В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии Государственному комитету СССР по чрезвычайному положению». Этим Секретариат Центрального комитета КПСС уронил свой авторитет, противопоставил себя рядовым коммунистам, показал свою оторванность от истинных нужд и чаяний народа, подтвердил свою приверженность тоталитарному мышлению.
Наступило время сделать выбор.
Я сделал заявление о том, что не могу состоять в составе политбюро и Центрального комитета КПСС и выхожу из них, что, как руководитель партийной организации Казахстана, хочу поставить перед коммунистами республики вопрос о выходе Компартии Казахстана из состава КПСС. Письма и телеграммы, полученные в те дни от тысяч коммунистов и беспартийных, укрепили меня в осознании правильности принятого мной решения.
Все плюсы и минусы перестройки уместились в жанр трагифарса — печальной иронии судьбы и истории.
В заключение этой главы хочу высказать свое мнение, которое всегда терзало меня. Горбачеву было нелегко. Время было очень сложное. Власть уходила из рук. Думаю, что он размышлял об объявлении чрезвычайного положения в стране. Вероятно, проскальзывала у него эта мысль. Ведь если бы ГКЧП победил, то М. Горбачев был бы на коне. Возможно, он признался бы тогда, что обо всем этом знал. Если не приказал, то намекнул: «Я поехал, а вы делайте». Уж очень несамостоятельны и трусливы были те, кто взялся за переворот. Это мое сугубо личное мнение. Не все еще ясно в этом вопросе.