«Моя жизнь. От зависимости к свободе»

«В истории казахского народа было немало выдающихся людей, которым приходилось нести тяжелую ношу, взваленную на их плечи самой эпохой. Человеком такой судьбы был видный государственный и общественный деятель Динмухамед Ахмедович Кунаев», — так я начал свой доклад на торжественном собрании в Театре оперы и балета имени Абая, посвященном 100-летию Д. А. Кунаева. Да,

Знаем, как он по мере возможности боролся за территориальную целостность республики. Например, выступил против предложения Хрущева, который считал уместным, чтобы нефть Мангышлака осваивали туркмены, имеющие в этом деле большой опыт. И в конце концов отстоял свою позицию. Затем он также не согласился с Хрущевым о необходимости передачи хлопковых районов Южного Казахстана Узбекистану, располагающему мастерами возделывания этой культуры, и за это был снят с поста руководителя республики, а вернулся на свое место только после прихода к власти Брежнева.
В смутную пору перестройки и в начальные годы независимости многим прежним руководителям ряда республик давали другую оценку, в некоторых местах даже сносили их памятники. Как это бывало и раньше. Новое руководство подбирает новых подчиненных, а на старых валит все недостатки. Дошло до того, что в отдельных странах выкапывали останки таких деятелей. Страна казахов не поддалась этому поветрию. Этого не допускал и я. Однако полагаю, что мое уважение к Кунаеву не может служить основанием того, чтобы я видел только светлые стороны этого человека, а на темные закрывал глаза.
С Кунаевым я близко познакомился в 1977 году. В один свой приезд в Караганду Динмухамед Ахмедович тепло побеседовал со мной и обратил внимание на то, что мы оба вышли из большой производственной среды, по специальности являемся металлургами, работали в Центральном Казахстане. Но это была лишь одна сторона вопроса, причем не главная. Вторая и основная причина, считаю, заключалась в том, что для республиканского руководства нужен был кадр, прошедший горнило промышленности, несколько ступеней партийной работы, верный во всех отношениях. Да, я с юных лет стал знатным металлургом, был признанным комсомольским вожаком, обо мне немало писали в средствах массовой информации. Ничем себя не скомпрометировал. Если в жизни допустишь серьезную ошибку, то партия не прощала этого и путь к карьерному росту закрывался. Видимо, учитывалось и это. К тому же меня с симпатией воспринимала Москва. Кунаев наверняка не забыл телефонный звонок Суслова с теплым отзывом в мой адрес после моего доклада (автоссылка) на Секретариате Центрального комитета КПСС. А значит, было весьма уместным, если на рассмотрение Суслова будет представлена кандидатура человека, которого тот знает лично. В то время, если кандидатуру не поддержит Москва, это считалось большим минусом для республиканского руководства, его вопиющей ошибкой в кадровой политике. Повторяю, если других отраслевых секретарей республиканских центральных комитетов утверждали быстро, без проволочек, то вопрос о должности секретаря, отвечающего за отрасль, производящую стратегически важное для страны сырье, являлся нерушимой прерогативой Москвы.
Конечно, на должность секретаря Карагандинского обкома партии, секретаря Центрального комитета, главы правительства — на все эти посты мою кандидатуру выдвигал Кунаев. Об этом он писал в своих мемуарах: «Отраслевым секретарем обкома предполагалось избрать местного товарища. Я дал соответствующее задание отделу партийных органов ЦК, и вскоре на этот пост была предложена кандидатура Н. Назарбаева, работавшего в Темиртауском горкоме партии, а затем секретарем парткома Карметкомбината. Горком партии характеризовал его положительно. Я решил позаботиться о дальнейшей судьбе молодого коммуниста и на бюро ЦК поддержал его кандидатуру. Через некоторое время он стал вторым секретарем обкома. В один из своих приездов в Караганду вместе с Акулинцевым, Досмухамедовым и Назарбаевым мы совершили поездку в Каркаралинск. Тогда я с ним познакомился поближе. Н. Назарбаев, признаюсь, мне понравился, и, когда пришло время, я рекомендовал его на должность секретаря ЦК КПК по промышленности». В целом забота о людях, о кадрах была замечательным качеством Динмухамеда Ахмедовича.
Он давал человеку возможность раскрыться со всех сторон. Зная, что я часто бываю среди ученых, писателей, людей искусства, давал мне поручения, не имеющие отношения к моей основной деятельности. Один раз говорил, что удивительный композитор нашего народа Нургиса Тлендиев достоин стать народным артистом СССР. Другой раз он хотел, чтобы я подготовил прием в Алматы президента Академии наук СССР Анатолия Александрова, сопровождал его от приезда до отъезда. Хотя все это входило в обязанности секретаря ЦК по идеологии.
Д. А. Кунаев был человеком жизнерадостным, любил народную музыку. Помню, как он хвалил Нургису Тлендиева за его музыку и игру на домбре. Он любил слушать анекдоты за столом. К спиртному не был пристрастен, но любил, чтобы гости хорошо пили.
Его супруга Зухра Шариповна была гостеприимной хозяйкой. У них не было детей. Но взаимная любовь у них сохранилась до последних дней. У него была хорошая память. Помнил многое. Уважал Сталина, называл его «усатый», любил рассказы о нем и сам много рассказывал. Знал и помнил историю казахов, но строго придерживался линии партии.
К сожалению, большое доверие «первого» ко мне, его склонность иногда делиться со мной сокровенными мыслями порождали у окружающих жгучую зависть. Находились и такие, которые старались сформировать обо мне негативное мнение. Это приняло серьезные обороты после того, как в 1981 году во время неофициальной беседы с членами Центрального комитета Динмухамед Ахмедович выдал следующее: «Никто из вас не станет следующим руководителем республики. Не обижайтесь за такие слова! Только у Нурсултана Назарбаева есть неплохие шансы стать моим преемником. Он достаточно молод и достаточно талантлив». Возможно, это было сказано в эмоциональном запале, но после таких слов мои недоброжелатели ожесточились пуще прежнего. Многим амбициозным деятелям это было явно не по нутру. Тем более что в тот период в обществе широко ходили слухи об особом расположении ко мне со стороны Кунаева.
Почти все противоречия, присущие Кунаеву, связаны прежде всего с его эпохой, с обществом, которому он служил. В то время все республики находились под строгим контролем Центра. Нельзя было шагу сделать в сторону, открыть рот лишний раз. Намного мучительнее были невозможность решения любого элементарного хозяйственного вопроса без согласования с Москвой, отсутствие финансирования, конкретного механизма реализации. Как-то летели мы вместе из Алматы в Северный Казахстан. Мы смотрели из иллюминатора на бескрайнюю степь. У него вырвалось: «Смотри, какая у нас страна! Вот если бы быть самостоятельным». И тут же приложил пальцы к губам и посмотрел на меня. Потом сказал: «Наверное, надо уходить, надоело все». Это был как бы внутренний монолог. Я промолчал.
Во время личных бесед он высказывал ряд таких мнений. Приводил слова Брежнева: «Наша партия сейчас так сильна, что если мы даже не будем работать, партия сама своим авторитетом может руководить страной». Или еще: «Хочешь быть хорошим руководителем — пусть подчиненные боятся тебя». Кунаев не только повторял эти слова, он по-настоящему верил в них.
К Горбачеву он не питал теплых чувств. Даже долгое время не признавал его. Когда особо доверял, просил меня поговорить с ним о кое-каких кадрах, которых Центр требовал уволить. У него не сложились отношения с Горбачевым, хотя вел себя с ним уважительно (по-партийному). Открыто говорил, что ему не нравится, как тот сразу сделал скачок из Ставрополя в Москву на должность секретаря ЦК. Всегда называл его «этот молодой человек». Оказывается, когда подбирали кандидата на тот пост и спрашивали мнения членов политбюро, Кунаев назвал первого секретаря Полтавского обкома партии Украины, Героя Социалистического Труда Федора Моргуна, который раньше работал в Казахстане. Горбачев, скорее всего, был осведомлен об этом. Динмухамед Ахмедович, бывая в Москве, вообще не заходил к Горбачеву, все вопросы решал через Брежнева. Понятно, что от этого у Михаила Сергеевича, занятого активным самоутверждением, кипела злость в душе. Естественно, поэтому Кунаев особо не радовался, когда генеральным секретарем стал Горбачев. Апрельский пленум 1985 года и начавшуюся сразу после этого политику перестройки он воспринял как старт добрых дел, но, увидев первые шаги Горбачева, вскоре разочаровался в нем. Как-то в личной беседе он сказал: «Это — новоявленный Хрущев».
Д. А. Кунаева никак нельзя характеризовать как одностороннюю личность. Утверждать, что своим авторитетом он обязан исключительно Брежневу, означало бы непростительную профанацию и времени, и людей, порожденных этим временем. По моему мнению, главная причина трагедии Д. А. Кунаева — его сформированная десятилетиями глубочайшая вера в незыблемость и могущество партийной машины, в то, что традиции партийного руководства никогда не могут быть ошибочными.
Упование на авторитет рано или поздно завладевает натурой человека, взошедшего на олимп власти. А власть, основанная на авторитете, чувствует себя уверенно только при наличии у подчиненных постоянного тревожного страха. Быть может, главной драмой Кунаева было бы правильнее считать то, что он не заметил, как партия, которой он беззаветно служил верой и правдой, покатилась на свалку истории, а в целом — что он своевременно не распознал начало поражения системы, избравшей социалистический путь развития, в ее соперничестве с другими общественными системами. 
Однако любая исходившая с моей стороны серьезная попытка вскрыть ту или иную причину годами копившихся негативных явлений делала только глуше стену возникшего между мной и Кунаевым отчуждения. Любой шаг, не имевший ни малейшего намека на личные качества и достоинства первого руководителя, стал расцениваться как злоумышленное покушение на его авторитет.
В конце концов мы стали дистанцироваться. Мне пришлось конфликтовать с наставником.
Поскольку это такая тема, о которой и вспоминать, и писать нелегко, но в моей автобиографической книге ее никак невозможно обойти, я использую метод повествования от третьей стороны. В книге «Не шелковый путь» Сергей Плеханов так говорит об этом:
«Прошло всего полтора года после назначения, а отношения Первого и премьера совершенно переменились. Вместо послушной пешки, каким представлял себе главу правительства Кунаев, рядом с ним оказался человек, способный вынести сор из избы. А сора накопилось предостаточно. За годы застоя, одним из столпов которого был верный сподвижник Брежнева, в Казахстане, как и во всем Советском Союзе, произошли столь значительные перемены, что только слепой мог не замечать и игнорировать их. Кунаев слепым не был, напротив, хорошо знал подноготную каждого из более или менее заметных деятелей республиканской номенклатуры. Но исподволь въевшаяся привычка приукрашивать действительность в угоду кремлевским старикам, пуще всего боявшимся волновать «дорогого товарища Леонида Ильича», стала второй натурой и самого Кунаева, человека, преданно служившего системе, которая его взрастила. Такова была природа власти, сложившейся за годы, прошедшие после смерти Сталина. Правящий слой больше всего хотел спокойствия, а всякий правдоискатель виделся источником нестабильности системы. «Тебе что, больше всех нужно?» — по-простому говорили работяги своему не в меру шустрому товарищу. Более искушенные бюрократы никогда ни деятельному коллеге, ни друг другу такого не сказали бы, зато чувствовали опасность почти звериным чутьем и без всяких слов, одними биотоками создавали поле солидарности, отторгающее смутьяна. «Не мешайте работать!» — сакраментальная фраза, сложившаяся в тесном мирке советских бюрократических закоулков, дожила и до времен демократии. Только теперь ею, как щитом, стали заслоняться от того, кто пожелал бы нарушить корпоративную благодать.
Несмотря на то что Кунаев явным образом показывал свое намерение разделаться с «молодым да ранним», Назарбаев не испытывал ненависти к своему противнику. Он даже иногда ловил себя на том, что восхищается старым бойцом. Ведь и в самом деле, удивительный тип деятеля возрос в политической реторте, подогревавшейся чистками и массовыми репрессиями.
Назарбаев всеми своими действиями показывал: во главе республики вполне могут стоять два самостоятельных игрока, если будут не враждовать, а сотрудничать. Это была логика прагматика, но она оказалась неприемлема для того, кто большую часть своей жизни посвятил выстраиванию собственной пирамиды власти. У этой фигуры не может быть двух вершин! Нормальную дискуссию он воспринимал как покушение на собственный авторитет. Его поступками руководила логика схватки. Согласно ей, должен остаться только один из противников…»
Конечно, как писатель, Сергей Плеханов немного утрировал это противостояние, описал его чуть ли не как борьбу не на жизнь, а на смерть. Хотя суть дела приближалась к этому. Все же я не согласен с его мнением о том, что в руководстве республики стояли два самостоятельных игрока, потому что у меня и в мыслях не было стоять во главе республики наравне с Кунаевым. Высочайший авторитет трижды Героя Социалистического Труда, члена политбюро вовсе не позволял допускать такие мысли. Мое намерение заключалось лишь в том, чтобы улучшить по возможности наше общее дело, совместно исправить допущенные в работе перекосы. К сожалению, Динмухамед Ахмедович воспринял это как стремление к власти.
Наша внутренняя конфронтация достигла апогея на XVI съезде Компартии Казахстана. По установленному порядку, неписаному закону на партийных съездах делается два доклада. Первый — отчетный доклад руководителя республиканской партийной организации, второй — содоклад председателя правительства. В тот год он был озаглавлен так: «О проекте Основных направлений экономического и социального развития СССР на 1986–1990 годы и на период до 2000 года». Мой доклад строился в основном на критике. Обычно такой документ ограничивался перечислением сделанного в экономике, а также предстоящих задач. Таким был вариант, который я предварительно представил в Центральный комитет… На вариант, озвученный на съезде, отдел организационно-партийной работы, конечно, не дал бы разрешения. Поэтому пришлось вынужденно пойти на такую уловку. Собрав необходимые сведения из надежных источников, собственноручно написал текст доклада. Кроме меня, его никто не видел. Конкретно я говорил вот о чем:
«…В ряде отраслей промышленности сорваны задания пятилетки. Темпы роста объема производства и производительности труда в целом оказались ниже соответственно на 3,6 и 4,6 пункта. Свои договорные обязательства по поставкам продукции не выполнило каждое четвертое предприятие, а фондоотдача упала на 15 процентов. По данным обследования, из 334 объектов, сданных за последние девять лет, почти половина не вышла на нормативную мощность. В большом долгу остались и сельские труженики. Государству за пятилетку не доданы миллионы тонн зерна, не выполнены задания и по основным видам животноводческой продукции. В строительстве недоосвоено 2,7 миллиарда рублей капитальных вложений.
Допущенное отставание в немалой степени вызвано тем, что отдельные министры, председатели комитетов и облисполкомов не сумели перестроить работу в соответствии с установками апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, зачастую свою энергию тратили не на укрепление государственной плановой дисциплины, а на выискивание разного рода причин и аргументов для корректировки планов. Убаюкав себя среднестатистическим благополучием и победными реляциями подчиненных, они заняли позицию приспособленчества к сложившейся обстановке вместо активного вмешательства и изменения ее в лучшую сторону.
Свои негативные последствия дает сложившийся на местах и еще не преодоленный стиль выпячивания отдельных успехов, восхваления районного и областного начальства за несуществующие заслуги. Все это стало возможным еще и потому, что руководством республики такие негодные методы работы своевременно и по-партийному не пресекались…»
Тяжелая критика. Факты, беспощадно разоблачающие масштабные нарушения. У меня другого выхода не было, не мог не сказать обо всем этом. Конечно, написать такое в докладе было нелегко, душа ныла, когда делал это. Правда и то, что накануне съезда я почти не спал. Не говоря о добром участии Димаша Ахмедовича в моей судьбе и карьерном росте, мы прежде всего казахи, люди Востока, для которых относиться с уважением к старшим — долг и обязанность. Поэтому в докладе я не высказывал прямую критику в адрес Д. А. Кунаева. И без того ясно, что ответственность за все несет руководитель республики.
Зато я не пожалел родного брата Динмухамеда Ахмедовича. В докладе были такие слова:
«Руководство Академии во главе с ее президентом А. М. Кунаевым ведет дела инертно, без должной инициативы. Оно не сумело поднять научные силы республики на решение фундаментальных проблем самой науки и народного хозяйства. Поэтому не случайно ни один институт Академии не вошел в состав созданных в стране межотраслевых научно-технических комплексов, а за всю прошлую пятилетку не заключено ни одного лицензионного соглашения. Настораживает и то, что в прошлом году экономическая эффективность одной внедренной разработки по сравнению с 1980 годом снизилась почти в два раза, а из 76 предложений Академии наук по причине их недоработанности в Государственный план текущего года включено только пять, в планы министерств и ведомств — девять.
Сегодня на съезде надо прямо сказать о том, что АН республики оказалась у нас организацией некритикуемой. Там создана обстановка угодничества, подхалимства. Видимо, поэтому президент АН не является не только на заседания Совмина, но и на балансовые комиссии. Таким образом, он самоустраняется от своих обязанностей. Думаем, Димаш Ахмедович, что пора призвать его к порядку».
Факты, изложенные мной, были известны и алматинцам, и всей стране.
Эти мои слова были встречены бурными аплодисментами собравшихся. В­ообще-то, я имел полное право так возмущенно критиковать Аскара Кунаева. До этого я говорил «первому» о слабой работе брата, о его неприглядном поведении (надо открыто сказать, что он не только запустил работу Академии, но и частенько злоупотреблял спиртным, из-за чего редко бывал на рабочем месте — об этом знал почти весь город). Я говорил в форме пожелания, что надо бы вразумить брата, ибо на него никто другой не может повлиять. Димаш Ахмедович вроде правильно воспринял мои слова, но через день мне позвонил Аскар Кунаев и все время спрашивал, за что я его не люблю. Чувствовалось, что человек выпил. Только после всего этого пришлось вынести этот вопрос на партийную трибуну. Критика в адрес Академии наук — это был лишь один из многих эпизодов того доклада. Видимо, он особенно запомнился потому, что касался родного брата первого руководителя.
Следует твердо сказать вот о чем. Выступая с критикой, я говорил это Кунаеву в глаза, а не за его спиной. В своем выступлении открыто говорил о том, что сложившееся в республике положение должно быть изменено. Недостатки в Казахстане были связаны не только с работой Центрального комитета. Все они имели прямое отношение к правительству, которое возглавлял я сам. То есть я самокритично рассматривал и свою работу. Призвал совместно исправить промахи. Указывая на недостатки, предложил совместно обсудить пути их искоренения. На этот шаг я пошел потому, что у меня болела душа и за Кунаева, и за доброе имя всей нашей республики.
Понятно, что все это далось нелегко. Вспоминаю одну историю, которую где-то вычитал. Когда на знаменитом пленуме Хрущев перечислял недостатки Сталина, критиковал вовсю, из зала раздался вопрос: «Почему вы не сказали ему об этом при жизни?» Тогда Хрущев задал встречный вопрос: «Кто это сказал? Пусть выйдет на трибуну». В зале установилась тишина. Никто не отозвался. «Понял теперь? В то время я тоже был таким, как ты», — сказал Хрущев. Я привел этот пример для того, чтобы было понятно, насколько рискованным делом являлось высказывание критики в лицо члену Политбюро, уважаемому руководителю республики на виду у трех тысяч человек, присутствовавших на партийном съезде.
Мой доклад произвел эффект разорвавшейся бомбы. Не знаю, как в других республиках, но в истории Компартии Казахстана на партийном съезде именно такой открытой и горькой критики до этого не было. Ставя вопрос таким образом, я надеялся помочь Кунаеву, произвести встряску среди группы руководителей, пораженных безразличием, предостеречь первого секретаря Центрального комитета от создавшегося болота, которое рано или поздно могло затянуть его самого.
Делегаты встрепенулись. Они много раз прерывали мой доклад аплодисментами, а когда я сходил с трибуны, в зале вовсе долго стояла овация. Сложившуюся после этого ситуацию точно описал в своей книге «Кремлевский тупик и Назарбаев», вышедшей в 1993 году, заместитель главного редактора газеты «Правда», мой давний знакомый Дмитрий Валовой: «Если зал аплодировал Назарбаеву, то чиновники стали его сторониться». В тот день я встретился с Дмитрием Васильевичем. В новостях ни одно мое слово не прозвучало, в 2–3-секундном сюжете только показали меня как докладчика за трибуной, диктор ограничился тем, что привел несколько моих предложений общего характера. Мне запомнились слова Валового: «Перемены в обществе неизбежны. Пройдет немного времени, и ты будешь гордиться своим поступком. Тем более что совершен он не в узком кругу, а перед тысячей наиболее достойных представителей всех регионов республики».
Д. Валовой свою статью о работе съезда построил в основном на критике. В то время критиковать члена Политбюро было редкой смелостью. На это отважился лишь академик В. Г. Афанасьев, возглавлявший газету «Правда». Позже Дмитрий Васильевич поделился со мной одной новостью. Оказывается, заместитель главного редактора газеты «Известия» Анатолий Друзенко (который тоже специально приехал для освещения работы съезда) поздравил своего коллегу с дельной и смелой статьей: «При нынешнем главном о таких статьях мы в «Известиях» можем только мечтать». В своей газете они дали рядовой дежурный отчет.
Люди стали верить в то, что в республике не могут не произойти изменения. Но было бы неправильно связывать их только с первым руководителем. На том съезде Д. А. Кунаев вновь был избран первым секретарем Центрального комитета Компартии Казахстана, спустя некоторое время на очередном, XXVII Съезде КПСС он также сохранил свое членство в политбюро. Выдержав паузу и осмотревшись после республиканского съезда, заинтересованные люди, в особенности из Комитета государственной безопасности, еще больше стали заниматься очернительством моей деятельности, устраивать гонения. В глазах окружающих читалась мысль: «Для Назарбаева остались считаные дни».
Что тут сказать? Тягаться с такой личностью, как Кунаев, было трудно. Не говоря о психологическом гнете, буквально на следующий день после съезда я начал испытывать настоящие гонения. Приведу лишь один факт: за три недели между XVI Съездом Компартии Казахстана и XXVII Съездом КПСС было организовано 53 анонимные жалобы на меня. Все их тщательно проверяли различные комиссии. Измерили площадь дома моего младшего брата, работавшего в ауле слесарем-сантехником. Хотели убедиться в том, не построил ли он большой дом, пользуясь авторитетом старшего брата. Но этот дом оказался одним из многих рядовых домов аула. По ночам неизвестные люди звонили мне по телефону, не давали покоя. Что только не говорили! Отключать телефон было нельзя, поскольку это было единственное средство связи. В любое время может позвонить сам первый секретарь. Однажды даже позвонили моим домашним и сообщили, что я погиб в автомобильной аварии. Как-то Сара, которой надоела вся эта нервотрепка, сказала: «Пропади все пропадом. Давай уедем в Темиртау. Ты же хороший металлург. Как-нибудь проживем».
Для меня начался трудный период. Стоит ли писать о том, что нашлись люди, которые стремились показать меня человеком, очернявшим Кунаева. В результате их «оперативности» даже был выкуплен в киосках весь тираж газет, в которых печатался мой доклад на съезде. Дело прошлое — забвение всему. К тому же знаю, что эти люди потом искренне каялись за свое недостойное поведение. Позже некоторые наиболее способные из них назначались на разные должности.
В начале декабря 1986 года после поездки вместе с Председателем Совета Министров СССР Н. И. Рыжковым по нефтегазоносным районам Казахстана я вернулся в Алматы. Нас встретил Кунаев, который буквально до этого побывал в Москве, и сообщил о том, что подал заявление об уходе на пенсию. Не совсем была понятна причина того, почему он сказал об этом с некоторым чувством удовлетворения, даже с некоторой гордостью. Потому что раньше он говорил, что поработает до 75 лет и уйдет после этого. А до этого срока оставался еще год. Тем более в том году он был вновь избран членом политбюро.
Но позже выяснилось, что Кунаев заходил к Горбачеву с предложением освободить Назарбаева от должности Председателя Совета Министров (он не мог самолично решить это, требовалось разрешение Москвы), если можно, перевести на зарубежную работу по линии Министерства иностранных дел. А тот в свою очередь сказал, что на самого Кунаева поступило много жалоб из Казахстана, что секретари Центрального комитета не удовлетворены работой первого секретаря, что при необходимости можно пригласить всех в Кремль и провести откровенный разговор. Тогда Кунаев отвечает: «Нет необходимости. Я уйду сам».
Дальнейшее развитие сюжета и вовсе запутанное.
В своих мемуарах «О моем времени» Д. А. Кунаев пишет: «Он принял заявление и сказал, что поддерживает мою просьбу. Вопрос вынесет на рассмотрение Политбюро.
В конце разговора спросил М. Горбачева о том, кто будет секретарем вместо меня. Он ответил: «Позвольте это решить нам самим». Затем мы попрощались, и я уехал в Алма-Ату».
То есть ясно одно: Кунаев на свое место никого не предлагал, только спросил, кто будет, и все. Так он пишет сам.
В двухтомных мемуарах Горбачева «Жизнь и реформы» об этом говорится несколько по-другому. Когда речь зашла о преемнике, Кунаев не называет ничье имя. Более того, как пишет Горбачев, Кунаев предложил назначить руководителем Казахстана русского человека…
«Михаил Сергеевич, — сказал он, — сейчас некого ставить, тем более из местных казахов. В этой сложной ситуации на посту первого секретаря должен быть русский.
Думаю, с его стороны это был продуманный шаг, рассчитанный прежде всего на то, чтобы не допустить избрания Назарбаева. Их отношения предельно обострились, хотя в прошлом Кунаев относился к нему покровительственно».
Ладно, скажем, Горбачев — тот человек, слова которого нуждаются в свидетелях. Может, Динмухамед Ахмедович не говорил даже именно так в отношении отсутствия из своего народа представителя, способного руководить республикой. Отсюда ясно, что, уходя с работы, когда уже терять было нечего, он ничего не ответил на слова «Позвольте это решить нам самим» и молча вышел из кабинета. Да, Кунаев ограничился лишь тем, что задал вопрос, кого Москва направит вместо него. В его мемуарах приводятся только такие слова Горбачева: «Решение этого вопроса оставьте нам. В республику будет рекомендован и направлен хороший коммунист». 
Этот момент очень трудно поддается пониманию. Удивляет поведение человека, повидавшего в жизни много и положительного, и отрицательного, и взлетов, и падений, человека умного, который в ответственный момент оказался во власти негативных эмоций, его неспособность, бессилие перебороть личную обиду. Понятно, что он не собирался меня рекомендовать. Поскольку был в обиде на меня. Получается, столько лет возглавляя Казахстан, он не смог воспитать ни одного достойного руководителя?
Помнится, приехав из Москвы, Кунаев собрал в кабинете членов бюро. Рассказал о произошедшем. Сообщил о беседе с Горбачевым, о том, что подал заявление об уходе в отставку. И замолчал. Все мы ждем, что он скажет дальше. А он говорит: «Никто из вас не будет избран вместо меня. Первым секретарем станет русский». И он внимательно посмотрел на нас, особенно на меня. Или мне так показалось? В конце концов его слова сбылись. Это привело к приходу к руководству совершенно чужого, случайного человека, к унижению нашего национального достоинства и попытке сломить нас.
Следующая глава моей книги посвящается тем событиям.
Имя им — Желтоксан.